Расставание. Роман
Роман «Расставание» Л. Бородина построен вокруг идеи Бога. Его герой - московский интеллигент — решает начать новую жизнь. Где-то в Сибири он отыскивает попа Василия и его дочь Тосю, которые живут с Богом в душе, вокруг них особая атмосфера чистоты и любви, притягивающая героя. Но он не чувствует себя достаточно чистым, чтобы принять от судьбы такой подарок, и уезжает в Москву, чтобы привести свои дела — прежде всего душевные - в порядок. Из Сибири вся его московская жизнь казалась ему ясной, понятной и легко преобразуемой в нужном для очищения направлении. Приехав и столкнувшись с ее живым и непредсказуемым потоком, он безнадежно в ней запутывается, поскольку общение с Тосей наделило его способностью гораздо острее видеть чужую жизнь и воспринимать чужую боль, чем это было прежде. Арестовывают его сестру-диссидентку, и он не может уже сказать «допрыгалась»; его отец, отношения с которым были так просты и удобны, оказывается вдруг человеком ранимым и способным на неожиданные поступки; «халтура», которую он раньше бы сделал с хладнокровным цинизмом, превращается в моральную проблему; любовница ждет от него ребенка, и этот факт перерастает свое бытовое содержание, предопределяет судьбу. Душевный переворот совершился, холодный рационалист стал живым человеком, теперь он ближе к Богу, чем когда бы то ни было. Однако цена всему этому - погубленная судьба Тоси, к которой герой уже не может вернуться.
Авторы
Тэги
Тематические рубрики
Предметные рубрики
В этом же номере:
Резюме по документу**
Она появляется на пороге, и меня
захлестывает тоска. <...> И, уже познав это новое, что может дать женщина,
мне иначе не прожить. <...> Я побаиваюсь
ее, поповскую дочку, и страх мой — бальзам
душе... <...> Что значит „грех" для поповской дочки — о том я
лишь догадываться могу. <...> Я бегу в Тосину комнату, приношу свой магнитофон,
врубаю его на всю мощность, кручу поповскую
дочку за руки, отталкиваю, сам впадаю в конвульсии,
что в нашем веке именуется танцами. <...> Я смотрю на ее маленькие ноги в мягких домашних
тапочках, отороченных дешевым мехом, и ужасаюсь,
что бывало такое, сжигали... <...> Вижу эти домашние
тапочки — и языки пламени, подбирающиеся
к ступням. <...> .. Моя поповская
Афродита купалась в этом бледно-желтом
мареве, я специально оставлял на окне часы и посылал
ее за ними, и она торопливо ныряла в лунный
поток, а я замирал в углу... <...> Люська, младшая сестра, материн адъютант
и единомышленник, та, щурясь презрительно,
выносила мне приговор: „Папин сыночек! <...> В эпоху потепления мать с Люськой отчаянно задиссидентствовали. <...> При всем том, Люська продолжала исправно
учиться на факультете журналистики, мать трудилась
в институте общественных наук, отец преподавал
марксизм-ленинизм в одном из технических
вузов. <...> Когда возвращаешься в Москву, только тогда видишь,
как по-разному воспринимаем столицу мы,
коренные москвичи, и провинциалы. <...> Эту политику
мы чувствуем нюхом и обособляемся от нее в своих
мирках, которые создаем, рушим и воссоздаем
заново, и Москва для кондового москвича — это несколько
квартир, где разнузданный треп, чревоугодие
и бахусовы процедуры — как бы микропротивостояние
всеобщей вовлеченности в политику, там
мы раскрепощаемся, там мы ехидничаем, иронизируем,
импровизируем, пошлим, выворачиваем себя
наизнанку и, собственно, только эти часы именуем
жизнью, которую отделяем от службы. <...> Телефон, если он
где-то в прихожей, или на подоконнике, или на этажерке
— это не телефон, и в такой квартире живут
не москвичи. <...> Но каждый надеется <...>
** - вычисляется автоматически, возможны погрешности
Похожие документы: